Мотив танца в художественной системе Леонида Андреева

   Леонид Андреев — оригинальный художник рубежа XIX-XX веков, в творчестве которого специфически переплелись реалистические и символистские тенденции. В его произведениях присутствуют символические мотивы, служащие созданию специфической картины мира. Под мотивом мы, пользуясь определением В. И. Тюпы, понимаем «повтор, но повтор не лексический, а функционально-семантический» (9, 6).

   Выявление ведущих мотивов и особенностей их функционирования в различных текстах Леонида Андреева позволяет прояснить вопрос об особенностях мировоззрения писателя и его художественном мире, так как «текст позволяет реконструировать не только художественный мир автора, но и ту действительность, в которой он ощущал себя; создание художественного произведения и есть, по сути, стремление к адекватному воплощению мироощущения через комбинацию слов, закрепляющих авторское ощущение мира» (10, 38-39).

   
   Ярким элементом художественного мира Леонида Андреева является мотив танца, который в его творчестве соотносим как с традиционным значением, так и с популярным в мировой культуре мотивом «плясок смерти» (makabr dans). Различную интерпретацию этот мотив получает в ряде произведений: «Смех» (1901), «В тумане» (1902), «Вор» (1904), «Жизнь человека»(1906), «Черные маски»(1907), «Тьма» (1907), «Анатэма» (1908), «Цветок под ногою» (1911), «Екатерина Ивановна» (1912), «Он» (1913), «Не убий» (1913), «Черт на свадьбе» (1915), «Рогоносцы» (1915), «Мои анекдоты» (1915), «Тот, кто получает пощечины» (1915), «Собачий вальс» (1916). Архетипическое значение мотива танца выглядит так: танец — символическое, космогоническое действо, акт единения космических сил, людей с целью создания новой сущности. Это ритмическая форма искусства — символ акта созидания, олицетворение вечной энергии.

   Мотив танца приобретает в произведениях писателя разнообразные значения. В поэтике Леонида Андреева многие мотивы являются символами, поэтому они содержат в себе целый комплекс смыслов. Естественно, используются прямые лексические значения слова «танец»: 1) искусство пластических и ритмических движений; 2) ряд таких движений определенного темпа и формы, исполняемых в такт музыке; 3) музыкальное произведение в ритме и стиле таких движений. Ф. Ницше, чьи идеи были значимы для Андреева, в работе «Рождение трагедии из духа музыки» утверждал: «В пении и пляске являет себя человек сочленом более высокой общины: он разучился ходить и говорить и готов в пляске взлететь в воздушные выси» (8, 62). Немецкий философ акцентировал внимание на освобождающем значении танцевальных движений, что нашло воплощение в ряде произведений русского писателя.

   Мотив танца — один из самых частотных в поэтике Л. Андреева, но его смысловое наполнение в различные периоды творчества менялось в зависимости от замыслов писателя, изменений в его взглядах. Так, в ранних произведениях традиционное представление о танце как элементе веселья сохраняется и в дискурсе героев, и в дискурсе автора. И персонаж, оказывающийся в ином настроении (печальном, подавленном), ощущает себя в танце неуместно, дисгармонично. В рассказе «Смех» герой, переживающий предательство возлюбленной, так описывает свои ощущения: «... а я не мог вырваться из этого кольца безумного веселья. Минутами оно захватывало и меня: я кричал, пел, плясал, и весь мир кружился в моих глазах, как пьяный» (5, 256-257). Персонаж фиксирует внимание на ограниченности пространства, что воплощается в метафоре «кольцо безумного веселья».

   Герой рассказа «В тумане» Павел Рыбаков, страдающий от того, что утратил свою юношескую чистоту, а еще заразился дурной болезнью, обостренно реагирует на окружающий мир, людей; его раздражают все проявления естественного веселья, которое теперь он считает для себя невозможным. Павел отказывается от предложения сестры Лилечки принять участие в танцах, а его фраза: «Я никогда не буду танцевать» (2, 460) — звучит как приговор. В представлении этого героя танцы — это знак нормальной жизни, которую для себя он считает уже невозможной, он воспринимает себя как изгоя. В этом рассказе сохраняется традиционное представление о танце как акте созидания, соединяющем людей, это форма проявления веселья. Лишь раз упоминаются танцы в произведении, но отказ персонажа от участия в них иллюстрирует его отношение к себе, отчаяние, ощущение собственной грязи, приведшее к трагической развязке. Танцы для него невозможны, так как Павел считает себя недостойным естественных человеческих радостей, танец и внутренняя нечистота, грязь и веселье в его представлении несовместимы.

   Примечательно функционирование мотива танца в рассказе «Вор», где повествуется о Федоре Юрасове, который по пути к своей прежней любовнице трагически и нелепо погибает под колесами поезда. Герой испытывает чувство глубокого одиночества, он страдает от необходимости играть роль немца Генриха Вальтера (ведь именно под этим именем он живет). Испытывая постоянную тревогу и напряженность, Юрасов лишь при звуках музыки, под которую на одной из станций танцуют, сбрасывает с себя неприятные ощущения: « — Танцуют! — говорит он и вдохновенно улыбается и счастливыми глазами оглядывается кругом, поглаживая себя руками, точно обмываясь. — Танцуют! Ах, ты, черт возьми. Танцуют!

   Расправляет плечи, незаметно выгибается в такт знакомому танцу, весь наполняется живым чувством ритмического красивого движения. Он очень любит танцы и, когда танцует, становится очень добр, ласков и нежен, и уже не бывает ни немцем Генрихом Вальтером, ни Федором Юрасовым, которого постоянно судят за кражи, а кем-то третьим, о ком он ничего не знает» (3, 15). Здесь танец выступает как явление, способствующее высвобождению в человеке лучших начал, актуализируется сема «созидание», поскольку герой словно сбрасывает с себя ненавистные маски «Федора Юрасова, вора», и «Генриха Вальтера, немца», ни одна из которых не удовлетворяет его. Поэтому, оказавшись на станции, он пытается войти в контакт с танцующими, которые казались ему «какими-то необыкновенными существами, трогательными в своей воздушности и чистоте» (3, 16). В этом рассказе повествование ведется от третьего лица, но в аспекте героя, который ощущает противопоставленность группы танцующих и всего остального мира: «Кругом ночь, а они танцуют; если только на десять шагов отойти в сторону от круга, необъятный всевластный мрак поглотит человека...» (3, 16). Но его, Федора Юрасова, не принимают в этот привлекательный для героя круг, он снова оказывается «выброшенным» за рамки общения: «С уверенностью человека, который хорошо танцует, Юрасов нагоняет идущих и спрашивает:

– Скажите, пожалуйста, где здесь можно достать билеты на танцы?

У юноши нет усов. Строгим взглядом вполоборота он окидывает Юрасова и отвечает:

– Здесь только свои.

– Я проезжий. Меня зовут Генрих Вальтер.

– Вам же сказано: здесь только свои.

– Меня зовут Генрих Вальтер, Генрих Вальтер.

– Послушайте! — Юноша угрожающе останавливается, но девушка в белом увлекает его» (3, 16). И после такого отпора Юрасов подавлен, «прохаживается вдоль вагонов... в своем холодном отчаянии...» (3, 16-17). Его состояние описывается символически: «...да в душе что-то умирает, тихо, спокойно, без боли и содрогания. Вот и умерло оно» (3, 17). Лучшие начала в нем не получили развития, герой снова ощущает себя вором, зависимым, не свободным от роли немца Генриха Вальтера, он снова бежит от преследования, что в результате заканчивается его трагической гибелью.

   В этом рассказе именно танец мог стать тем началом, которое соединило бы Юрасова с миром людей, восстановило те утраченные связи, которые оказываются такими значимыми для героя, но Федора не принимает круг танцующих.

Танец как мелодия, определяющая ход жизни, присутствует и в известной символической пьесе Л. Андреева «Жизнь Человека». Впервые мотив танца возникает во 2-ой картине «Любовь и бедность». В представлении героев танцы связаны с состоянием счастья: юные супруги фантазируют, воображая себя участниками чудесного бала: «Пение, танец все веселее. Постепенно Человек встает, потом начинает слегка танцевать на месте — потом схватывает Жену и с сбившимся на сторону дубовым венком танцует» (4, 466). Состояние счастья молодых супругов выплескивается в танце — ритмических движениях. Несмотря на бедность и полуголодное существование, они свободны, поэтому легко отдаются веселью.

   В 3-ей картине «Бал у человека» словно реализуются юношеские мечты героев: действие разворачивается на фоне танцующих пар. Мотив танца реализуется в значении «счастье». Но это счастье иллюзорно. Как отмечает Е. А. Михеичева, «В третьей картине — «Бал у Человека» — над всем многообразием символов главенствует «коротенькая в две музыкальные фразы, полька с подпрыгивающими, веселыми и чрезвычайно пустыми звуками», знаменующая процветание пошлости и мещанства, иллюзорность счастья, достигнутого ценой растраченного таланта, предательства высоких идеалов» (7, 167). Андреев в ремарках специально акцентирует внимание на следующем: «Мечтательно танцуют девушки и молодые люди, все они очень красивые, изящные, стройные. В противоположность крикливым звукам музыки, их танец очень плавен, неслышен и легок; при первой музыкальной фразе они кружатся, при второй расходятся и сходятся грациозно и несколько манерно» (4, 467). Сам Человек уже не танцует — он не свободен, а значит, и не счастлив по-настоящему.

   В четвертой картине «Несчастье Человека» мотив танца отсутствует и вновь актуализируется в пятой картине «Смерть Человека», он связан с образами Старух, схематизм которых создает предпосылки для восприятия их танца как «пляски смерти». Старухи, насмехаясь, напоминают умирающему Человеку о его былом счастье и величии:

« — Ты помнишь, как играла музыка на твоем балу?

– Он сейчас умрет.

– Кружились танцующие, и музыка играла так нежно, так красиво. Она играла так...» (4, 498). Но танец этих странных существ отнюдь не служит цели утверждения победы жизни над смертью, что имело место в ритуальных танцах германцев, откуда и берет начало мотив «пляски смерти». Движения старух — это пародия на счастливые воспоминания героя: «Тихо напевая под музыку, начинают кружиться вокруг человека, манерничая и в дикой уродливости повторяя движения девушек в белых платьях, танцевавших на балу (...) Танец становится быстрее, движения резче. В голосах поющих Старух проскальзывает странная, визгливая нотка...» (4, 489). После смерти Человека их танец становится страшным: «Вот тихо и безмолвно они начинают кружиться вокруг мертвеца, потом начинают тихо напевать — начинают играть музыканты. Сумрак густеет, и все громче становится музыка и пение. Все безудержней дикий танец. Уже не танцуют, а бешено носятся они вокруг мертвеца, топая ногами, визжа. Смеясь непрерывно диким смехом. Наступает полная тьма. Еще светлеет лицо мертвеца, но вот гаснет и оно.

Черный, непроглядный мрак.

И во мраке слышно движение бешено танцующих, взвизгивания, смех...» (4, 490).        Примечательно, что, создавая вариант пятой картины уже после постановки «Жизни Человека» на сцене, Андреев ничего не изменил в описании танца Старух. Таким образом, напрашивается вывод: данный мотив был для него значим и соответствовал замыслу — изобразить путь Человека в ряде схематических сцен и с использованием символических экспрессивных образов. Танец в этой пьесе символизирует жизнь и состояние главного героя: в юности в танце для него воплощалась мечта о счастье, герой был свободным и мог танцевать; в период благополучия он устраивает бал, служащий для Человека знаком достигнутых целей; в финале танец Старух знаменует приближение смерти, то есть мотив меняет свое позитивное жизнеутверждающее значение на противоположное.

   В пьесе «Анатэма» мотив танца реализуется в нескольких значениях. В третьей картине весьма знаменательны ремарки: «К Розе ходят учителя и учительницы, дают ей уроки языков и хорошего тона, к Науму же, который окончательно разболелся и уже близок к смерти, ходит, по его желанию, только один учитель танцев» (1, 415). Именно с урока танцев и начинается действие в третьей картине, причем Наум, охваченный желанием танцевать, ведет себя как одержимый, трижды он повторяет фразу: «Я хочу танцевать» (1, 416). Герой, который был лишен радостей и роскоши, с получением отцом большого наследства естественно предается развлечениям, но выбирает лишь одно — танцы, требующие физических усилий, которые его чрезвычайно утомляют. Вероятно, это дает Науму возможность чувствовать себя живым, поэтому он так упорствует в своем желании брать именно уроки танцев. Давид Лейзер называет сына «труп, который танцует»; здесь естественно возникает аналогия с плясками смерти, Наум уподобляется одному из скелетов, традиционно участвующему в макабрической пляске. В следующей картине сын Давида уже не появляется, из реплик действующих лиц мы узнаем, что он умер. Таким образом, в пьесе «Анатэма» происходит совмещение двух противоположных сем мотива: танец — выражение радости, счастья и makabr dans. Особый трагизм достигается именно совмещением этих двух значений в рамках одной картины и тем, что «носителем» танца выступает умирающий Наум, веселящийся буквально на краю могилы. Алогичность ситуации, осознание всеми персонажами неминуемой смерти героя в сочетании с танцами Наума создает картину ненормального мира, усиливая тем самым основную идею произведения: страдания людей велики и бесконечны, в их основе — жестокая тайна мироздания. Показательно, что, узнав о необходимости отказаться от богатства и, следовательно, от уроков танцев, Наум произносит фразу, напоминающую своеобразный «приговор», вынесенный себе Павлом Рыбаковым («В тумане»): «Мама, я больше не буду танцевать» (1, 429). Именно этими словами завершается третья картина, а в четвертой Наума уже нет: он умер. Таким образом, «танцевать» для многих героев Андреева — это жить, полноценно и с наслаждением. Невозможность общения с людьми, как у Павла Рыбакова, или приближение смерти, как в случае с Наумом, вытесняет персонажей из общего круга, лишает их возможности танцевать, вступать в общение с другими, то есть отчуждает их от жизни.

   Мотив танца в рассматриваемой пьесе связан и с главным действующим лицом Анатэмой-дьяволом, который так описывает свои дела: «... слабых я заставляю кружиться в пьяном танце — в безумном танце — в дьявольском танце» (1, 466), таким образом,  в художественном пространстве пьесы возникает еще одно значение мотива танца — «козни дьявола», который стремится подчинить себе людей, заставляя «плясать под свою дудку».

   В цикле «Мои анекдоты (Листки из «Моих записок»)» есть рассказ «Танец», который является образцом анекдотов «черного юмора». В нем говорится о юноше, который на балу пытался убить правителя-узурпатора, за что очень быстро был осужден и повешен «в том же бальном костюме». Повествователь объясняет: «Здесь смешно то, что мрачная в общем картина казни приобретала почти игривый характер вследствие бального костюма преступника...» (6, 32); «...естественные корчи молодого человека, вызываемые смертью от удушения, действительно походили на какой-то новый танец; ноги повешенного в их бальных лакированных туфлях положительно выделывали какие-то замысловатые пируэты...» (6, 32).

   Описание это можно воспринимать как буквальное изображение «Пляски смерти». Трагизм обусловлен позицией повествователя, разъясняющего своим слушателям и читателям, в чем заключается комизм описанного происшествия. «Танец» повешенного вызывает веселье и смех наблюдающих эту сцену, комическим он представляется и повествователю, хотя ситуация к этому не располагает.

   Итак, мотив танца в художественной системе Л. Андреева является одним из важнейших, иллюстрирует авторскую модель бытия. Можно констатировать, что мотив танца проходит своеобразную эволюцию: в произведениях раннего периода творчества художника данный мотив сохраняет свое архетипическое и культурологическое значение: выступает в роли средства, объединяющего собравшихся, является знаком радости, праздника. Именно так воспринимают его персонажи, которые во многом выражают авторскую точку зрения, для них танец — важный элемент веселья, раскрепощающего человека. Поэтому герои, лишенные возможности войти в круг танцующих по ряду причин (собственная неспособность веселиться, неприятие их кругом танцующих), испытывают моральные мучения, ощущают себя своеобразными изгоями, так как жаждут приобщиться к общему танцу жизни. Таким образом, мотив танца служит цели указания на особое положение персонажа, на отношение к нему других героев.

   В произведениях более позднего периода с усилением ощущения трагизма, вызванного личными утратами, событиями социальной жизни, I мировой войной, этот мотив приобретает дополнительные значения: соотносится с популярным в начале века мотивом makabr dans, включает в себя авторские семы: «танец — жизнь, подчиненная определенным законам жанра, ограниченная жестким кругом норм». Мотив танца служит цели создания особого замкнутого пространства, ограниченного законами танцевальной мелодии. Обычно герои не имеют иной возможности преодолеть границу этого пространства кроме собственной смерти, которая освобождает их от необходимости подчиняться и далее жестоким законам танца судьбы. Однако в ряде произведений сохраняется и традиционное значение мотива — освобождение, «полет поэтому герои, утратившие свою свободу, ограничившие себя какими-либо рамками, не в состоянии отдаться танцу. Частота употребления данного мотива в произведениях Л. Н. Андреева в различных функциях позволяет сделать вывод о приобретении им признаков яркого символа, являющегося средством выражения трагического мировоззрения художника, который синтезировал различные семы мотива, дополняя их оригинальными авторскими значениями.

Summary

E. V. Isaeva

THE MOTIF OF DANCE IN THE ARTISTIC SYSTEM OF LEONID ANDREEV

The paper deals with realization of one of the leading motives in Leonid Andreev’s artistic system. It the motif of dance, which makes for creation an original author’s model of the world. Tragic element is a significant item of this model.

Ключевые слова: художественный мир, мотив, «пляски смерти», символ /

Artistic world, motif, «Dance of Death», symbol.

Список литературы:

1. Андреев, Л. Н. Анатэма [Текст] / Л. Н. Андреев // Собр. соч.: В 6 т. — М.: Художественная литература, 1990. — Т. 5.

2. Андреев, Л. Н. В тумане [Текст] / Л. Н. Андреев // Собр. соч.: В 6 т. — М.: Художественная литература, 1990. — Т. 1.

3. Андреев, Л. Н. Вор [Текст] / Л. Н. Андреев // Собр. соч.: В 6 т. — М.: Художественная литература, 1990. — Т. 1.

4. Андреев, Л. Н. Жизнь Человека [Текст] / Л. Н. Андреев // Собр. соч.: В 6 т. — М.: Художественная литература, 1990. — Т. 2.

5. Андреев, Л. Н. Смех [Текст] / Л. Н. Андреев // Собр. соч.: В 6 т. — М.: Художественная литература, 1990. — Т. 1.

6. Андреев, Л. Н. Танец [Текст] / Л. Н. Андреев // Собр. соч.: В 6 т. — М.: Художественная литература, 1990. — Т. 1.

7. Михеичева, Е. А. О психологизме Леонида Андреева. — М.: МПУ, 1994.

8. Ницше, Ф. Рождение трагедии из духа музыки. Предисловие к Рихарду Вагнеру [Текст] // Ницше Ф. Сочинения в 2 томах. Литературные памятники. — М.: Мысль, 1990. — С. 57-157.

9. Тюпа, В.И., Ромодановская, Е. К. Словарь мотивов как научная проблема [Текст] / Материалы к «Словарю сюжетов и мотивов русской литературы»: От сюжета к мотиву. Под ред. В. И. Тюпы. — Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 1996. — С. 3-15.

10.Фоменко, И. В. Мир, в котором живет автор [Текст] // Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе (проблемы теоретической и исторической поэтики): материалы международной конференции. Под ред. Т. Е. Автухович. В 2 ч. – Ч. 1. – Гродно, ГрГУ, 1998. С. 38-43.

Печатная версия статьи - в сб.: Филоlogos. - Выпуск 6 (№№ 3-4). - Елец: ЕГУ им. И. А. Бунина, 2009. С. 67-74.

© Елена Исаева