Особенности повествования в рассказе Леонида Андреева «Цветок под ногою»

   Творчество Леонида Андреева — явление сложное и вызывающее разноречивую реакцию критиков, литературоведов и читателей. Стремление синтезировать в своих произведениях разнородные художественные системы, использование ярких символов, тяготение к условности ставило в тупик читателей, воспринимавших Андреева как художника-реалиста. С другой стороны, его несомненное тяготение к изображению социальных злободневных конфликтов, казалось, сводило на «нет» весь его символизм.

   Среди сочинений писателя есть широко известные и популярные, порой даже скандальные: «Бездна», «Жизнь Василия Фивейского», «Иуда Искариот» , «Тьма», но есть и не совсем андреевские, среди которых выделяется психологический рассказ «Цветок под ногою» (1911). Это произведение необычно вниманием именно к частностям, отходом от традиционной для художника проблематики; и не случайно еще в начале 20 века критик А. Измайлов отмечал: «Почти трудно узнать трагический талант Андреева в этом мягком, нежном рассказе, похожем на идиллию и посвященном тихим, почти блаженным впечатлениям маленького ребенка, в призме взглядов которого преломляются впечатления радостного именинного дня его матери» (1, 126).

   Само название произведения метафорично: текст посвящен воспроизведению состояния шестилетнего мальчика: сначала автор дает общую картину его мировосприятия, затем сужает ее до взаимоотношений в семье, где есть некая проблема, а потом детально воспроизводит смену настроений ребенка в течение ограниченного отрезка времени — одного дня и вечера, когда ему открывается тайна трещины во взаимоотношениях его родителей — измена матери. Заглавие подчеркивает невнимательное отношение взрослых к маленькому человеку, который обладает уже собственным миром, системой ценностей, взглядами, симпатиями и антипатиями, но его переживания не замечены родителями, находящимися в сложных отношениях. Конечно, здесь можно увидеть реализацию универсальной метафоры о детях — цветах жизни, но одновременно и указание на разницу мировосприятия взрослых и детей, которые замечают многое, но трактуют это по-своему. Как отмечает. Е. С. Панкова: «Все содержание рассказа подчинено раскрытию феномена детства» (2, 76).

   Для понимания воспроизводимой в рассказе картины мира весьма значима форма повествования. Чрезвычайно важно, что и как видит юный герой, какие реакции возникают у него на те или иные события. Рассказ замечателен именно своей убедительностью и искренностью. Андрееву удалось очень точно передать психологическое состояние маленького героя, который стремится вести себя как взрослый и пытается защитить дорогого человека — отца. Повествование в рассказе «Цветок под ногою» ведет нарратор, который сначала будто наблюдает за героем со стороны, а затем словно переходит на позицию Юры. Первые два абзаца очень короткие, в них дана самая важная и с точки зрения самого героя, и с точки зрения автора информация: «Имя его — Юра.

   Ему было шесть лет от рождения, седьмой; и мир для него был огромным, живым и очаровательно-неизвестным» (3, IV, 43). Стоит отметить, что в тексте Андреев использует для обозначения маленького героя либо местоимение «он», либо имя собственное. В первой части чаще звучит именно местоимение, по мере знакомства читателя с героем возрастает частота употребления имени собственного. При этом писатель совсем не использует слов «ребенок», «малыш», «мальчик», вероятно, потому, что его задача — представить Юру как личность, а еще потому, что сам герой себя так не называет.

Вначале мы узнаем особенности мироощущения героя: он воспринимает окружающий мир как огромное пространство, вызывающее его живой интерес, а взрослых — как глупцов, от которых «хотелось как можно скорее уйти…» (IV, 44). Автор сумел передать особенности детского восприятия мира, который делится на близкое (свой дом) и далекое (город и вообще весь мир за пределами дома). Андреев чередует дискурсы повествователя и героя, что создает специфический стиль рассказа — особенный психологизм.

   Формально рассказ состоит из трех частей: в первой дается представление о мальчике, его мировосприятии, вводится тема родителей, отношение к ним маленького Юры специфично: «Но были над ним, и вокруг него, и в нем самом (выделено нами — Е. И.) два совершенно особенных человека, одновременно больших и маленьких, умных и глупых, своих и чужих: это были отец и мать» (IV, 44). Восприятие родных людей героем двойственно: они, по его мнению, лучше всех иных взрослых, они и свои, и чужие. В сознании ребенка родители противопоставляются: «С полной уверенностью можно было сказать одно: что отец очень велик, страшно умен, обладает безграничным могуществом и от этого немного страшен...» (IV, 44). С образом отца связан лейтмотив Гулливера, с которым трижды сравнивается герой: «...отец был страшно похож на Гулливера, тоскующего о своей стране больших, высоких людей» (IV, 48), «отец не засмеялся, а продолжал хранить все тот же серьезный и печальный вид Гулливера, тоскующего о родной стране» (IV, 49), «И старик был маленький, а отец высокий, красивый, большой, и улыбка у него была печальная, как у Гулливера, тоскующего по своей стране высоких, красивых людей» (IV, 54). Важно, что сравнения с Гулливером сопровождаются постоянными эпитетами «тоскующий» и «печальный». В сознании ребенка отец явно идеализируется; ни разу в тексте не упоминается ничего, что могло бы скомпрометировать этого персонажа. При его характеристике используются экспрессивно-оценочные слова: «очень, страшно, немного страшен». Образ матери тоже не имеет конкретных примет, а дается в восприятии ребенка в сопоставлении с отцом: «Мама же не так велика, а иногда бывает совсем маленькою; очень добра она, целует нежно, прекрасно понимает, что это значит, когда болит животик, и только с нею можно отвести душу, когда устанешь от жизни, от игры или сделаешься жертвою какой-нибудь жестокой несправедливости» (IV, 44). Показательно совмещение в приведенном отрывке точек зрения и речевой манеры шестилетнего героя и нарратора («можно отвести душу, когда устанешь от жизни» — явно выражение взрослого человека, каковым является именно повествователь; «болит животик» — слова Юры).

   Одиннадцатый абзац рассказа представляет собой уже внутреннюю речь маленького героя: «Наверное, они были очень хорошими людьми, иначе не могли бы быть отцом и мамой; во всяком случае, они были людьми очаровательными и единственными в своем роде» (IV, 44). В первой части текста образ матери занимает большее место, точнее, больше мыслей ребенка посвящено именно ей. Важно, что в произведении есть некая закономерность: по отношению к матери слово «мама» используется 44 раза, «мать» использовано всего лишь семь раз, при этом дважды — в речи отца, который просит ее позвать, чтобы успокоить Юру, а по отношению к родителю чаще используется слово «отец», лишь однажды, в конце рассказе, используется слово «папа», явно в дискурсе героя, который испытывает в этот момент к отцу особую нежность: «Папа обманулся. Засмеялся, еще раз уже сам поцеловал Юру...» (IV, 55). Таким образом автор подчеркивает специфику восприятия героем родителей и особое отношение к матери. Хотя, по мнению мальчика, в защите и большей любви нуждается как раз его отец: «И если о другом просто не хотелось говорить, то об этом необходимо было молчать, как о святом и страшном, и в молчании еще больше любить отца» (IV, 46). Лишь один раз в аспекте героя использовано слово «мать» — в финале, когда полусонный Юра обнимает героиню. Можно констатировать, что своеобразная смена обозначающих родителей слов указывает на изменение их восприятия ребенком в ходе определенных событий.

   Все повествование проходит под знаком тревоги и стремления Юры защитить свою семью от проникновения инородного, чуждого, разрушающего начала, которое ему видится в посторонних мужчинах, окружающих его маму.

   Показательно фрагментарное членение текста первой части: здесь можно обнаружить очень короткие абзацы, отражающие ход мыслей Юры, и объемные обстоятельные части, в которых описывается мироощущение юного героя с позиции повествователя: «Он недурно знал небо, его глубокую дневную синеву и белогрудые, не то серебряные, не то золотые облака...» (IV, 43). В первой части звучит важная мысль: жизнь для маленького Юры — «непрерывное чудо». В данной части текста передается восторженное состояние ребенка, возникающее благодаря соприкосновению с миром природы: камнями, деревьями, травой, пылью. Часто Андреев самим построением фразы передает ход мыслей шестилетнего ребенка: «Нужно добавить, что мама необыкновенная красавица, и в нее все влюблены; это и хорошо, потому что чувствуешь гордость, но это и немножко плохо: ее могут отнять» (IV, 44).

   В рассказе нет деталей внешности Юры, матери и отца, есть эмоциональная оценка всего происходящего: мальчик убежден, что «мама необыкновенная красавица» (IV, 44), «лучше всех танцевала мама» (IV, 51). Подобное трепетное отношение к матери характерно для раннего детства, когда еще сильны физические контакты именно с ней, а психологическое состояние ребенка характеризуется как лабильное, сам он чрезвычайно нуждается в нежности и внимании. Важны для пониманя мироощущения Юры указания на восприятие героем размеров окружающих его существ и предметов: «По его тогдашней мерке предметы выходили такими:

Отец — десять аршин.

Мама — три аршина.

Соседская злая собака — тридцать аршин.

Наша собака — десять аршин, как и папа.

Наш дом одноэтажный, но очень-очень высокий — верста» (IV, 44). Причем, размеры соседской собаки и отца явно обусловлены представлениями ребенка об их значимости или опасности.

   Вторая часть текста посвящена воспроизведению состояния и поступков Юры в день именин матери, который герой воспринимает как особый: «Наступил необыкновенный день: мама именинница, к вечеру съедутся гости, будет военная музыка, а в саду и на террасе будут гореть разноцветные фонарики, и спать нужно будет ложиться не в девять часов, а когда сам захочешь» (IV, 47). Здесь Андреев использовал несобственно-прямую внутреннею речь, когда в текст включаются слова и обороты, характерные именно для мышления героя. Подобный прием делает повествование напряженным и психологически достоверным, «вся речевая ткань произведения оказывается «пропитанной» внутренним словом героя» (4, 320).

   Важно, что все события даны только в восприятии маленького Юры, о реакции на происходящее других персонажей мы узнаем из его отношения к событиям, о которых рассказывает нарратор, но в аспекте героя: «Это было так: он проходил мимо отцова кабинета, и дверь была полураскрыта, и что-то там слышалось, и он тихонько заглянул — отец лежал необыкновенно, животом вниз, на своем диване и громко плакал. И никого не было» (IV, 46). В тексте фиксируется лишь то, что видит и замечает в окружающем мире сам главный герой, изображаются события, которые заставляют его совершать те или иные поступки и провоцируют определенные мысли. В описании внешности студентов-гостей выделены детали, которые замечает именно ребенок: «...а у студентов на белых кителях у левого бока были прорезаны дырочки — как оказалось, для шпаг, то есть для сабель. Но сабель они не принесли, должно быть, от гордости, — они все были очень гордые...» (IV, 50)

   Третья часть рассказа посвящена изображению ночи, когда Юра словно оказывается в сказке и переживает быструю смену настроений: «Великая тайна ночи стала его тайной; и захотело маленькое сердце еще более тайного, в одиночестве тела возжелало оно нечеловеческих слияний жизни и смерти» (IV, 52). Но здесь состояние и желания героя комментирует всеведущий нарратор, вероятно, потому, что маленький герой не смог бы отчетливо вербализовать свои ощущения. И символическое слияние контрастных начал жизни и смерти Юра действительно переживает, когда испытывает отчаяние и страх, связанные с увиденным и подслушанным в беседке, а затем «возвращается к жизни», проявляя свою любовь к отцу. Примечательно, что в одном из самых мистических и значимых для писателя произведений — рассказе «Полет» (1914 г.) (первоначальный вариант заглавия — «Надсмертное») главным героем является пилот Юрий Михайлович Пушкарев, совершающий полет-самоубийство, так как стремится к «горнему и дальнему полету».

   В рассказе присутствует мотив двойничества, связанный с образом поклонника матери — тезки Юры, Юрия Михайловича. Ложность его отношений с матерью героя передается с помощью детского оценочного слова «ненастоящий» и через негативное отношение к нему маленького Юры. Среди особенностей композиции стоит отметить параллелизм некоторых сцен: беседа отца и матери в саду в беседке из второй части соотносится с «неправильной» сценой — разговором мамы и «ненастоящего» Юрия Михайловича. Важно, что при описании реакции героя на эту сцену для его называния трижды используется слово «Юрочка» (возможно, именно так мама обращалась к сыну в каких-то тяжелых ситуациях и в моменты нежности, именно так мысленно называет себя герой, наблюдающий страшную для него сцену, вызвавшую специфическую реакцию ребенка: «Дальше они еще что-то говорили, но он ничего не понял, не слыхал, внезапно позабыл, что какое слово значит. И свои слова, какие раньше научился и умел говорить, также позабыл. Помнил одно слово: «мама», и безостановочно шептал его сухими губами, но оно звучало так страшно, страшнее всего. И чтобы не крикнуть его нечаянно, Юра зажал себе рот обеими руками, одна на другую...» (IV, 54) В этом эпизоде Андреев использует косвенную форму психологического изображения состояния потрясенного ребенка, которая является наиболее приемлемой.

   В кульминационной сцене писатель прибегает к суммарно-обозначающей форме психологизма. Вероятно, именно параллелизм сцен в беседке (разговор родителей во 2 части рассказа и беседа матери с Юрием Михайловичем) провоцируют последнее «сумасшествие» ребенка, который кидается на гостя-старика, резко разговаривающего с отцом. Стремясь защитить отца от жестокой правды, герой ведет себя подчеркнуто экспрессивно: «Конечно, от него нужно скрыть то, что было в беседке, и его нужно любить, и я его так люблю, — с диким визгом Юра бросился на лысого старика и начал изо всей силы гвоздить его кулаками...» (IV, 54)

   Еще один пример параллелизма сцен — плач отца в первой части рассказа и слезы матери в финале произведения: «Но, когда у Юры отяжелели глаза и со всею своею тоскою и слезами он начал проваливаться в сон, вдруг мама стала перед кроваткой на колени и начала часто-часто, крепко-крепко целовать Юру. Но поцелуи были мокрые, горячие и мокрые» (IV, 55). Показательно, что незадолго до этого и сам Юра рыдал, когда колотил руками лысого старика, обидевшего отца. Михаил плачет тайно, это видит только Юра, и слезы матери наблюдает лишь сын, а истерические рыдания ребенка становятся всеобщим зрелищем, причина их — любовь к отцу.

   Во многих реалистических рассказах Леонида Андреева образы детей служат цели создания картины жестокого мира, который калечит и маленьких героев. Но в рассказе «Цветок под ногою» совершенно иная задача: проникновение в психологию, точнее — погружение во внутренний мир ребенка, сталкивающегося с различными проявлениями большого мира. Писателю удалось передать гордость маленького героя своими родителями, тревогу за их отношения, сочувствие к отцу, сопряженное с желанием оградить его от негативной информации, стыд за мамины поступки, одновременно радость жизни и волнение. Вся гамма чувств и переживаний маленького Юры за небольшой промежуток времени изображена мастерски с помощью ведения в повествование дискурса героя, хотя основная повествовательная функция сохраняется за нарратором. Совмещение дискурсов нарратора и героя создает специфический психологизм повествования: читатель «смотрит» на мир глазами ребенка и одновременно замечает скрытые от детского восприятия особенности взаимоотношений персонажей. Можно констатировать, что Андреев достигает особого двойного видения, позволяющего проникнуть в мир героя-ребенка и воспринимать происходящее с позиции автора-наблюдателя.

Литература:

1. Измайлов, А. «Цветок под ногою» Леонида Андреева. Новое слово, 1912, № 2.

2. Панкова, Е. С. Л. Н. Андреев и Дж. Кэри6 к вопросу о концепции детства // Ученые записки. - Том VII. - Литературоведение. Фольклористика /Отв. Ред. М. В. Антонова. Вып. 1. - Орел, Изд. Орловского госуниверситета, ООО Полиграфическая фирма «Картуш», 2005.

3. Здесь и далее тексты цитируются по следующему изданию: Андреев, Л. Н. Собрание сочинений: в 6 т. М.: Худож. лит., 1990-1996. В скобках указаны номер тома и страницы.

4. Есин, А. Б. Психологизм // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины: Учеб. Пособие / Под ред. Л. В. Чернец. М.: Высш. шк.; Издательский центр «Академия», 1999.

Статья опубликована в сборнике: Творчество Леонида Андреева: современный взгляд. - Орел, ПФ «Картуш», 2011. С. 38-43.

© Елена Исаева